Правда о войне

Published on Wednesday, 30 November -0001 03:20

Мне всегда хотелось записать мои детские воспоминания о Великой Отечественной войне, дополнив их тем, что довелось услышать от  бабушки и тети.  Пусть это будет мой  крошечный вклад в великую эпопею Отечественной войны.
Незадолго до начала войны моя мама с двумя детьми (мне – 4 , брату Вите – 2 года) приехала в родную деревню под Смоленском (Соколовщина Епишенского района). Тогда никто не ожидал вторжения фашистов. Мама хотела отдохнуть перед третьими родами в кругу своей семьи: бабули Ксении, сестры Александры, брата Николая, брата Лени.

Но война грянула буквально через неделю. Мама засобиралась опять в Константиновку Сталинской (теперь Донецкой) области к мужу. Это сотни километров и два дня пути на поезде. Поезда уже бомбили, и умница бабушка Ксения Фроловна рассудила здраво: нельзя ехать под бомбы, тем более, что наш папа, военный, уже был на фронте. Нет уж! Будем переживать лихое время вместе!
Моего дядю, Николая Сергеевича, мобилизовали в армию. Он погиб примерно в 1943 году в Белоруссии. Тетю Шуру, как комсомолку и грамотного человека, оставили на связи с партизанами. Ей было 16 лет. Она была отважной девчонкой, смелой и мужественной. Тетя Шура умерла 20 июня 2006 года, в один день с моим мужем Владимиром Шенкевичем.
Что же я помню, ведь  в годы войны мне было всего 4-7 лет? Мои воспоминания словно кадры кинохроники, отрывочные, яркие и, главное, вне времени. Я не знала, когда какие события происходили. Они происходили, и все. Детская память избирательна и отражает то, что видит ребенок, что улавливает в настроениях и переживаниях взрослых.

Воспоминание первое

Зима. Деревенская изба с широкой лавкой вдоль всей стены от «красного» угла с иконами до входной двери. Еще был грубо сколоченный стол, русская печь, полати в два яруса. На печи лежит маленький братик Миша, который родился 2 декабря 1941 года.
Я и средний братик Витя носимся по избе и ждем маму, которая ушла доить корову. Наконец, дверь распахивается, и в клубах морозного воздуха входит мама с подойником, полным молока. Ура! Я хватаю  единственную красивую посудинку (маленькую синюю рюмочку) и по лавке бегу к столу, уставленному керамическими горшками. В них мама сейчас будет цедить молоко, а я подставлю свою красивую рюмочку под струю молока. Будет так вкусно пить его из прозрачного бокальчика!
Но все закончилось плохо. Мне задали трепку. И поделом. Ведь, торопясь к столу по лавке, я головой задела висевшую на стене балалайку, которая, упав на пол, разлетелась на несколько светло-желтых осколков, издав посмертный печальный вздох.
Это была единственная ценная вещь в доме. Она принадлежала моему дяде Лене, который веселил игрой на балалайке всю округу. Высокий белокурый богатырь оказался добрым человеком. Он заступился за меня, видя и мой испуг, и мое огорчение,  сказав, что все склеит и балалайка будет как новая.
Не пришлось ему заняться этой работой. Вскоре фашисты расстреляли его, посчитав взрослым, а значит опасным для них. Так погиб мой дядя Леня, которому было 17 лет. Светлая,  светлая ему память!

Воспоминание второе

Деревенька Соколовщина, где мы все жили, была небольшая – десяток домов, окруженных лесами и болотами. Я мало что понимала, да и росли мы без особого присмотра. Лес, грибы, ягоды, игра с детьми заполняли наши дни.
 Но вот взрослые стали беспокойными, увозили в лес картошку, зерно, закапывая запасы на случай пожаров.
На нас покрикивали, чтобы мы не смели уходить от дома далеко. Говорили о зверствах фашистов, их бесчеловечном отношении к жителям, которых поголовно считали партизанами.
Партизанские отряды выражали гнев народа, выполняли приказы военного командования. Отряды состояли из местных жителей и вышедших из окружения отдельных групп советских солдат.
Мой двоюродный дядя был командиром такого отряда. В конце войны он потерял ногу, но остался жив. Партизаны, как могли, помогали местным жителям, они предупреждали о маршрутах движения немецкой наступающей армии. Люди успевали уходить в леса, куда немцы заходить боялись. Связной партизанского отряда была моя тетушка Александра Сергеевна Алексанкина. Она верхом на лошади объезжала деревни и говорила, в какие леса следует уходить населению.
Ушли в дремучий лес и все жители Соколовщины. Но получилось так, что немцы сменили маршрут движения и пошли точно через этот лес, где со всем скарбом разместились односельчане.
Видимо, была глубокая осень. Шел дождь. Я помню, что мама уложила нас с Витей под вековой елью, так как под ее лапами, у самого ствола, было сухо и тепло.
Проснулись мы с братом от того, что повеяло холодом и дождем. Это немец дулом автомата приподнял ветку ели и хохотал. Он, видимо, не ожидал увидеть под деревом такие «грибки». Другой немец тоже смеялся. Видимо, для них мы были  иллюстрацией к какой-то сказке.
Этот миг я помню хорошо. Мы с братом не плакали и тоже с удивлением рассматривали непонятных вооруженных людей.
Потом всех жителей немцы построили в один ряд и, выбрав человек 15 стариков и дядю Леню, которого посчитали взрослым, отвели в соседнюю ложбину... Через несколько минут мы услышали пулеметные очереди. Женщины плакали, рыдала и моя бабуля.
Фашисты приказали погрузить на телеги детей и старух и отправили скорбный отряд в соседнее село. Всю живность они конфисковали.
На окраине села стоял заброшенный, но еще крепкий сарай. В него немцы загнали сельчан. Люди продолжали плакать, дети к ночи уже засыпали по углам сарая.  Глубокой ночью полицай, охранявший сарай и знавший многих узников, открыл двери и велел как можно быстрее всем уходить, так как утром немцы планировали поджечь сарай с «партизанами».
И опять в моем сознании всплывает картина: по тропинке, по-над речкой цепочкой идут люди, прижимая к себе малышей, чтобы не кричали. Я иду, держась за мамину юбку. Братишку тетя несет на руках. Все молчат, как тени растворяясь в утреннем тумане.

Воспоминание третье

Жители Соколовщины вернулись в свою деревню, из которой двое суток назад ушли в леса, спасаясь от наступающих немецких войск. Деревни не было. Только печные трубы с остовами русских печек среди головешек догорающих домов. Они стояли  по всей деревеньке, как несгибаемые воины, как памятники военному урагану, пронесшемуся огненным вихрем над деревней. Я до сих пор помню запах сгоревшего дома.
На окраине села у чистой, хрустальной речушки, не промерзающей до дна даже в суровые зимы, стояла небольшая банешка, топившаяся по-черному. Она не сгорела, потому что стояла в стороне от домов. Вот в ней и положили спать всех детей села. Взрослые ночевали на снегу, на нарубленных еловых и сосновых ветках. Я помню духоту  в баньке, детей, орущих от голода. И опять выручали русские печки. Их растапливали под открытым небом и варили нехитрую еду.
Поутру вся деревня разошлась по другим селам, к родным и знакомым. Соколовщина перестала существовать, ее уже никто не восстанавливал. Через несколько лет лес полностью скрыл следы пребывания там человека.
Мы долго жили в селе Петраково, у моей двоюродной бабушки Полины. Рядом была небольшая речка   и лес. Позже мы перебрались в другое село, где был свободный дом. Жили мы очень голодно (большой бедой было отсутствие соли), мама очень сильно болела, она не вставала с постели. Маленького братика Мишу кормить было нечем. Село давно оккупировали немцы, установив «новый порядок», при котором за любое нарушение полагался расстрел.
Я помню, как меня, совсем маленькую девочку, одевали потеплее, закутывали в шаль, а под нее заталкивали бутылочку для молока. Я должна была вечером идти на другой конец села, где сохранилась единственная корова, чтобы мне налили в эту бутылочку молока. Было темно. Я боялась собак, поэтому в руках держала палку. Не торопясь я вышагивала по заснеженным улицам, не обращая внимания на немецкие патрули. Они тоже не очень меня разглядывали. Если  это был взрослый человек, они стреляли бы без предупреждения.
Вот так братик получал еду, получается, я спасла его.. И одному только Богу известно, сколько пережили мои родные, пока я, будучи совсем маленькой, ходила  в темноте с одного конца села на другой.

Воспоминание  четвертое

Я помню, что мы, дети, лежали на печке и, свесив головки, смотрели на  происходившее в избе. А там было что-то непонятное. Немецкий солдат наставил на бабулю винтовку и требовал подать ему кур и яиц. Он передернул затвор. В этот момент тетя Шура, стоявшая рядом с бабулей, с силой дернула ее на себя, и они упали. Прогремел выстрел. Мы с братиком спрятались за печную трубу. А когда звон в ушах от выстрела затих, мы опять выглянули с печки. Запах пороха, крики и плач мамы, бабушки, которая осталась живой.
Немец выбежал, видимо, ему было недосуг разбираться и искать кур. Пуля пробила стену и вещи, которые на ней висели.
Я хорошо помню последнее лето немецкого нашествия. Скорее всего, это был 1943 год. Отступая, немцы лютовали так, что их и людьми-то считать нельзя. Уничтожали все на своем пути: людей, поселки, живность. Все жители вновь ушли к партизанам. А про нас просто забыли, ведь мама болела и не вставала с постели. Я этого не понимала и все удивлялась, что никого из соседей не видно. Когда я рассказала об этом маме, она заплакала и сказала,что умирать мы будем все вместе. Мне это не нравилось, и я уговорила маму доползти до крыльца, помогала ей, как могла. А дальше что? Звуки выстрелов уже слышались в нашем дворе.
В это время на лошади с телегой подъехала тетя Шура. На руках она отнесла больную старшую сестру в телегу и, покидав детей туда, велела маме держать детей.
Лошадь бегом понеслась через поле. Тетя направила лошадь в лес, так как немцы уже строчили вслед из пулеметов. Мы от страха вжались в повозку и ждали конца этой гонки. Ничего, доехали. Тетя Шура спасла всю нашу семью. Светлая ей память! Не дала она оборваться ниточкам жизни. Я всю свою сознательную жизнь благодарила эту отважную и мужественную женщину, мою тетушку Шуру.
Благодарны ей и три наших односельчанки, которых она спасла от расстрела. Эти женщины решили потребовать у немецких властей с их «новым порядком» выделить им жилье, так как фашистская армия сожгла их дома и им негде жить. Бестолковые тетки так надоели чиновникам в Управе, что они написали им бумагу и отправили в соседнюю Управу, где им помогут.
Довольные женщины показывали соседкам бумагу и гордились тем, что сумели добиться толку от властей. Когда эта бумага попала в руки моей тетушки, она сразу прочла по-немецки «verschissen», что значит «расстрелять» и объяснила женщинам, что «новый порядок» это  не Советская власть, которая заботилась о людях, а самые лютые враги. Так что тем  односельчанкам тетушка тоже спасла жизнь.

В.Шенкевич,
с.Кинель-Черкассы.