Смерть ходила по пятам

Published on Friday, 11 September 2020 21:22

Автономная некоммерческая организация «Центр социального обслуживания населения Восточного округа» продолжает работу по подготовке материалов книги, которая будет издана в год 75-летия Великой Победы. Героями книги – подопечные Центра – ветераны Великой Отечественной войны, труженики тыла. Сегодня своими воспоминаниями делится Мария Пахомовна Гариева.

Марии Пахомовне Гариевой 97 лет. Это по паспорту. А сколько на самом деле, она не знает. «Бывало, спрошу у мамы, когда я родилась, а она мне: «Когда просо жали». А просо ведь каждый год жнут. Так что, когда паспорт получала, может, на год-другой и ошиблась, – рассказывает Мария Пахомовна. – Да это не только в нашей семье так было. Никто тогда на такие «мелочи» не обращал внимания. Мы жили в маленьком поселке Стрешин, что в Жлобинском районе Гомельской области. Это было начало 30-х годов, много еще было неграмотных. Вокруг леса и болота. Жили по старинке. Много работали. До поры, до времени у нашей семьи крепкое хозяйство было. За это нас раскулачили, отца в тюрьму посадили – он что-то там не отдал колхозу. Так что, когда немцы пришли, из мужчин у нас в семье только дедушка был».

Оккупация

«Немцы пришли вскоре, как началась война, – вспоминает Мария Пахомовна. – Въехали на мотоциклах в Стрешин, не спеша, по-хозяйски. Они же собирались насовсем в наших краях остаться. Нас, белорусов, украинцев и русских хотели поубивать столько, чтобы остались только те, кто работать на них будет. Евреев и цыган хотели всех изничтожить. Это мы поняли, когда наших стрешинских евреев согнали к силосной яме и расстреляли из пулемета. Они попа́дали в ту яму, их землей кое-как присыпали. Так эта земля еще одиннадцать дней шевелилась. Человек двести их было, а то и больше. Остальных в Жлобин отвезли, в лагерь – гетто он назывался. В него и жлобинских евреев сгоняли. Их там много было. В Жлобине ведь до войны целые улицы еврейскими были, они артельно жили. Помню, мне лет 10-12 было, поехали мы с родителями в Жлобин сапожки мне заказать. Такая радость была! Больше всего запомнила огромных коней-тяжеловозов. Они по булыжной мостовой идут, а у них искры из-под копыт летят. Евреи-извозчики шутками-прибаутками сыплют, люди смеются, что-то говорят им, руками машут. Я прямо как в сказке была. И сапожки те помню – удобные, ладненькие. Сапожниками и портными тоже евреи были. Хорошие люди, добрые, работящие. Среди них и грамотные – лечили, учили нас. Очень мы горевали, когда их в войну убивать всех стали. Ох, настрадались они бедные. За что их так? Разве виноваты они были в чем? Тех, кто был в этом гетто, весной 42-го расстреляли. Как вспомню все это, сердце болит.

Жить было все страшней

Нам тоже в войну доставалось. Немцы в Жлобине сделали комендатуру и оттуда рассылали по деревням своих солдат и тех, кто к ним в полицаи пошел служить. Они отбирали у нас продукты, скотину и все, что им захочется. А потом на фронт это слали в свою фашистскую армию. Ну, жить впроголодь это не страшно. Главное – жить, если повезет. Немцы ведь убивали нас то и дело. Кто не так посмотрел, не так сказал, плохо работал, расстреливали сразу же. А уж если заподозрят, что с партизанами связан, убьют всю семью, хату сожгут. Горели наши хаты и от трассирующих пуль – крыши-то соломенные были, и от бомбежек. В одну из бомбежек меня осколком в ногу ранило. Хорошо хоть кость не задело. Мама разорвала рубаху, смочила ее мочой и завязала рану. Ничего, зажило. На это уж и внимания не обращали. Вот у соседки нашей горе случилось – горше не бывает. Когда бомбежка началась, она детям крикнула: «Ховайтесь!» (прячьтесь). Они побежали, а она что-то в хате замешкалась. И следующим взрывом ее детей убило. Клочки одежды собирала, чтобы похоронить. И сразу как старушка стала.

Жить было все страшней. Ночью мы тайком в лес пробрались, там и жили. Как-то мама побежала в деревню – из дома что-то прихватить. Видит, немцы около одного сарая бегают. Она приостановилась, спряталась. Немцы сарай подожгли, а в нем – женщины с детьми. Приди она в деревню чуть раньше, тоже в том сарае оказалась бы. Немцы стояли, пока огонь полыхал. Крики, плач, стоны, а им хоть бы что. Из железа они были сделаны, эти фашисты. Им, наверное, перед войной сердца вынимали и вместо них моторы вставляли.

Каждая минута могла быть последней

Две зимы в лесу перезимовали – решили в деревню перебраться. Тут уж Красная армия совсем близко подошла. Ну, думаем, скоро прогонит фашистов. Пришли в деревню, а нас, маму и меня с сестрой, выволокли из дома и вместе с другими женщинами и детьми погнали в Жлобин. Там погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. Немцы отступали, вот и торопились батраков себе вывезти побольше. Есть не давали. Кто-то успел схватить дома кусочек, тем и питались. Несколько раз под бомбежки попадали. Привезли нас в Штендаль, выгрузили и пешком погнали в лагерь. За дорогу многие ослабели, особенно ребятишки. Идти трудно им было. Матери брали их на руки. Если падали, обессилев, – расстреливали. Немцам нужна была крепкая рабочая сила. В лагере было еще страшней. Кормили один раз в день. Народу много – похлебки мало. Первым в очереди достанется, а потом ее водой разбавляли. От этой еды диарея кровавая мучила. Совсем ослабевших каждое утро выводили на расстрел. Смерть ходила за нами по пятам. Каждая минута могла быть последней. Слабая надежда выжить появилась у нас, когда в лагерь пришел первый помещик (юнкер) и забрал себе несколько работников. Мы готовы были как угодно тяжело работать, только бы вырваться из лагерного барака. В нем была смерть.

Через несколько дней нас опять построили – приехал очередной помещик. Звали его Бауэр. Показал пальцем на меня, сестру и маму. Мы, Мироевские, из крепкого рода. Отец у нас красавец был, сильный, здоровый. И мама ему под стать. Это и помогло выдержать все мучения. Выглядели мы еще более-менее крепкими.

Привез нас этот Бауэр в свое поместье. Нам повезло – не били, не издевались. Даже не верилось, что немцы могут быть такими. Еды нам давали столько, чтобы поддерживать силы, чтобы мы могли работать. Есть хотелось постоянно. Спасались мы падалицами груш, яблок да слив, что росли по обочинам. С деревьев рвать строго запрещалось, за это сурово наказывали.

Жизнь после войны

Весной 45-го в Штендаль вошла Советская армия. К Бауэру приехал офицер за продуктами для красноармейцев. Героический такой. Звали его Рашидом Гареевым. Танкистом воевал. Тяжело ранен был. После госпиталя его в снабженцы перевели. Увидел он нас и говорит: «Все, хватит на немцев батрачить». Забрал к себе в часть. Маму с сестрой устроил в офицерскую столовую, меня – в солдатскую. И стал Рашид под разными предлогами в нашу столовую все чаще заглядывать, разговаривать со мной задушевно. Все говорил, что в синие мои глаза никак наглядеться не может. Он был такой большой, сильный, надежный. Он был освободителем, защитником. С ним было спокойно. А я так соскучилась по этому. Стала замечать, что все сильней жду, когда же он придет. В жены меня позвал – согласилась.

В сентябре 45-го Рашид демобилизовался. Меня пугали, что в СССР за работу в Германии накажут, могут даже посадить. Вот я и уезжала в страхе, таясь. Никаких документов не взяла. Пока ехали до Казани, двери вагонов не открывали, на станциях не выходили – диверсантов боялись. Мама с сестрой уехали из Германии в 46-м, взяли бумаги, что они насильно были угнаны. Они потом пенсии военные получали, а я нет. С документами у меня как-то не ладилось – даже в паспорте фамилию с ошибкой написали: муж – Гареев, а я – Гариева.

Обосновались мы с Рашидом в Оренбургской области. Работали на сепараторных пунктах, которые открывали в разных колхозах. Набатрачились, аж вспоминать страшно. У меня 39 лет трудового стажа. А вообще, я всю жизнь только и делала что работала, работала, работала. Шестеро детей у нас родились. Троих уже взрослыми схоронила, один сын 25 лет парализованный лежит. Муж умер. Сколько горя в жизни хлебнула, – ни одной мерой не измерить.

В Кротовке мы с 72-го года. Последние лет десять здоровье стало подводить. Встала на социальное обслуживание. Много лет меня Таня Ермакова обслуживала, последнее время – Таня Ненашева. Очень добрые и заботливые девчонки. С нами, старыми людьми, трудно бывает, а они и подход найдут, и поддержат, и утешат. Не представляю, что бы я без соцработников делала».

Т.ПАХОМОВА.