Дорога её жизни

Published on Wednesday, 26 August 2020 00:07

Автономная некоммерческая организация «Центр социального обслуживания населения Восточного округа» продолжает работу по подготовке к изданию книги о подопечных Центра – ветеранах Великой Отечественной войны, тружениках тыла. Сегодня своими воспоминаниями делится Валентина Алексеевна БОЙКОВА из с.Кротовка.

Родители Вали Ткачевой работали в лесопитомнике – выращивали липу и клен, березу и ясень, ель и сосну, высаживали их вдоль железнодорожного полотна. Самая мирная, устремленная в будущее профессия. «Наши внуки и правнуки будут этой красотой любоваться», – говорила ее мама Евдокия Даниловна. Окончив курсы лесокультурных мастеров, успела поработать здесь и Валя. Бережно и любовно выхаживала она росточки, в которых, несмотря на их хрупкость, была огромная жизненная сила.

На Сталинград

22 июня 1941 года началась война. И жизнь стала совсем другой, она наполнилась горем и слезами, непосильным трудом и мучительным голодом, болезнями и постоянной борьбой за жизнь. Фронт был далеко от Кротовки, но Вале дважды довелось побывать там, где рядом гремели бои. С мая 1942-го она работала на станции Морозовская, что под Сталинградом. Вместе с сотнями других людей разбирала искалеченные взрывами вагоны. «Фронт был совсем близко, – вспоминает Валентина Алексеевна. – Разбомбят состав – его на Морозовскую гонят. Мы разбираем вагоны, а потом отправляем их в ВРП (вагоноремонтный пункт). Работа тяжелая, а мы девчонки совсем, мне 16 лет едва исполнилось. Слабые, худенькие – голодали в войну ужасно. Но брались силы откуда-то, по-другому нельзя было.

Очень трудно стало осенью. Обувь, в которой мы приехали, износилась до дыр, а тут дожди со снегом начались. Хозяйка квартиры, где мы жили, дала мне калоши от мужских чесанок. А они большущие, приходилось привязывать их к ногам.

В декабре 43-го вызывают меня вдруг в контору. Я перепугалась: «За что? Я ничего такого не сделала. Работала, старалась». Дисциплина у нас очень строгая была, жили по законам военного времени. Оказалось, вызвали меня, чтобы отдать паспорт и билет домой. Как добралась, как живая осталась, не понимаю. Ехала на буферной сцепке, в вагон невозможно было попасть. А ведь зима уже. Промерзала до косточек. И так трое суток. Только в Куйбышеве удалось в тамбур перебраться.

На Варшаву

Вернулась домой. Поработала на лесопитомнике. Весной 44-го – опять командировка. Собрали нас, девчонок, бездетных женщин и мужчин, что не годны были к строевой службе, полный эшелон. Выдали военное обмундирование и карабины, забрали паспорта и повезли, не сказав куда и зачем. Нашим командиром был татарин из Уфы. Велел называть его Василием Васильевичем. В каждом предложении у него было слово «бит» (его синонимы в русском языке – «это», «вот»). Мы не знали, что оно значит, но из-за этого слова все, что он говорил, звучало четко, как команда.

Только отъехали, он распорядился: «Девчонки, напишите, бит, имя, фамилию, откуда взяты и этот мешочек повесьте на шею». Ну, тут уж ясно стало, что едем туда, где опасно, где смерть рядом. Вскоре поняли, что едем вслед за фронтом: вокруг руины, подбитые танки, сожженные деревни. Добрались до Гомеля. Нас научили стрелять и послали расчищать и строить железнодорожные пути. Рядом ни одного целого здания. Нашли то, у которого хоть три стены сохранились, там и разместились. Воду брали из ям и воронок. Там плавали мертвые крысы и мусор. Ее процеживали, кипятили, еще раз процеживали. Готовили на буржуйке, на ней же сушили одежду и обувь. Основная еда – овсяная каша.

Шпалы мы возили на модероне, но чаще на плече таскали. Подбойкой подсыпали под них балласт, чтобы лежали ровно. Наш Василий Васильевич то и дело повторял: «Полотно, бит, должно быть такое ровное, чтобы Сталин в вагоне пил горячий чай и губы не обжег». Мы ведь боялись его как огня. Бывало, скажет: «Все, бит, – отбой! Из вагона, бит, – ни одна!» Слушались. Вагон закрывает, сам где-нибудь в уголке пристраивается, чтобы мы у него под приглядом находились. Он нам как отец. Ему лет 60 было, он, конечно, понимал, сколько опасностей вокруг, а мы-то дурочки доверчивые. Если бы не Василий Васильевич, многие из нас бы не вернулись домой, я, возможно, без ног бы осталась, или не выжила вовсе. Глубокой осенью мы восстанавливали мост через реку Сож, я оступилась и упала в воду, на которой уже тонкий лед образовался. Не утонула – успели вытащить, но на следующий день на работу выйти не смогла – ноги страшно отекли, сделались синюшно-багровыми. А уж болели как – не передать! Мы ведь были в пяти километрах от фронта. Ночами нас бомбили часто, а я даже не могла до окопа доползти, так в вагоне и пережидала, обмирая от страха. Командир увидел, что меня нет, и сказал: «Девочки, бит, таскайте ее на руках, но в вагоне не оставляйте». Вот меня волоком и таскали. А у меня же еще и карабин в руках – тяжело девчонкам было.

Мы за фронтом двигались: отгонят фашистов – дальше едем, дорогу восстанавливаем. Если наш поезд останавливался рядом с составом, который вез с фронта раненых, Василий Васильевич бежал за врачом или медсестрой, чтобы перевязки мне сделали, таблетки дали. Когда чирьи стали прорываться, мне полегчало, температура начала спадать. Но выходить на работу я не могла до самой весны, только дневалила.

Победу мы встретили в Вильнюсе. Так радовались! Все страдания наши кончились! Теперь домой! А ночью такое произошло, что и за 75 лет я забыть не смогла. Умру – и там вспоминать буду. Бандиты («лесные братья») перевели стрелки, и состав с бомбами и снарядами столкнулся с санитарным поездом. Такое горе! Столько людей погибло. В войну выжили. Думали, подлечатся, и домой. А их взорвали. Жестоко и страшно. Мы босиком повыскакивали из вагонов, в ближайшем лесочке укрылись. Утром восстанавливали разрушенные пути. И видели такое, что не дай Бог никому увидеть. На три километра вокруг – выжженная земля, на сотни метров – разорванные тела.

Эту часть дороги отремонтировали, двинулись дальше. Чирьи у меня зажили немного. Работала уже вовсю. Перевяжу – и вперед. Больно, конечно, было, очень больно. Каждый шаг, каждое движение болью отдавались. А куда деваться? Терпи и работай.

Поселили нас вшестером в доме, где жили женщина с дочерью-инвалидом. Нас было трое земляков: Варвара Алексеева, Анна Калинская и я. Сейчас в живых только я осталась. Одна из ВЭО №36 (военно-эксплуатационного отделения).

Как-то позвала нас хозяйка в лес за черникой. Мы расхрабрились – война же закончилась, Василию Васильевичу ничего не сказали и пошли. Это был сосновый бор. На каждом шагу – трупы немцев, их столько, что и конца не видать. Не по себе стало немножко, но и всего-то. Мы после того кошмара 9 мая словно окаменели, бояться и переживать совсем разучились. Даже тот переплет, в который мы попали через минуту, не сильно нас расстроил, как-то притупилось у нас все. А случилось тогда вот что. Услышали мы невдалеке голоса – мужчины разговаривали. Хозяйка испугалась, велела нам ложиться вниз лицом рядом с трупами. Видим, всадники едут, за ними – лошадь с повозкой, за ней – человек тридцать с винтовками. «Бендеровцы», – с ужасом прошептала наша хозяйка. Нас спасло, что они повернули в другую сторону. Если бы в нашу, – поиздевались бы жестоко и пристрелили. А за что? За то, что мы им дорогу восстанавливали? Бандиты они настоящие, а их сейчас на Украине как героев славят.

От Василия Васильевича нам тогда здорово попало: «Ни шагу, бит, без моего разрешения!»

Недели две тихо было. Вдруг ночью – стук в дверь. Мы сразу за винтовки. Хозяйка умоляет: «Только молчите. Не стреляйте. Иначе сожгут хату. Куда я пойду с больной дочерью?» Вышла к ним в сени, отдала хлеб, соль, сахар, спички. Спросили, правда ли, что здесь военная часть стоит. Она объяснила, что у нее ребенок-инвалид, поэтому никуда не ходит, ничего не знает. Ушли эти ночные гости. А нас после этого охранять стали.

Как бы опасно ни было, мы продолжали метр за метром восстанавливать железнодорожные пути. Доехали до Варшавы. Там жили уже по-человечески, в хорошем доме, где можно было помыться как следует. А то ведь все это время мы раз в месяц мылись. Прежде чем в баню войти, одежду сдавали в вошебойку. Ее там прокалят – тогда надеваем.

На Родину

В августе 1945-го отправили нас на Родину. Приехали в Ульяновск. Стали отпускать по домам. Но сначала сдавали имущество. А это долгая история. У меня к тому времени ноги уже невыносимо болели. Василий Васильевич говорит: «Не жди. Я сам все сдам. Езжай ноги лечить».

Попала я в больницу. Сказали, что остеомиелит у меня. Неделю лежу, другую. Мажут какими-то мазями – никакого толка. И тут пригласили в больницу опытного врача, доцента. Осмотрела она и велела положить меня в теплую ванну, а потом – в процедурную, на стол. Как начала она мне давить эти чирьи! Я кричала что было сил. Думала, умру на этом столе. А потом и говорит: «Нет у вас никакого остеомиелита. Вы очень застудили ноги. Долго они у вас будут болеть. Очень долго».

Через месяц выписали меня из больницы. А чирьи так и не заживали. Соседка посоветовала прикладывать печеный лук с медом. Помогло. Только на всю жизнь шрамы глубокие остались, на одной ноге – до колена, на другой – по всей ноге. Получается, война у меня и на сердце, и на теле свои шрамы оставила.

Жизнь продолжалась. Я вышла замуж за Колю Бойкова, он трактористом в нашем лесопитомнике работал. Оказалась десятой в этой семье: шестеро детей, свекор со свекровью, бабушка (мама моей свекрови) и я. Свекровь была беременной. Родила дочку и вскоре умерла от рака. Все заботы о ребенке на меня легли. Тяжело было. Но жили мы дружно, не ругались, никто никогда меня не обижал, ничем не попрекнул. Когда сорок дней прошло со смерти свекрови, бабушка велела свекру посвататься к соседке: «Женись. Возьми вон Анютку, у нее детей нет. Она пойдет. Я с ней уже говорила». Ну и пошли сватать. На другой день пришла Анюта. Бабушка посадила нас всех и благословила, чтобы жили дружно: «Почитайте Анюту – она теперь ваша мать». Все согласились, кроме моего Коли: «Она не мать мне. У меня была мать. Она умерла. А больше мне матерей не нужно». Но я уговорила его. Все же стал он называть ее мамой.

Когда родился старший сын Сашенька, начали потихоньку строиться. Потом родился Толя, за ним дочка Лена. Она у нас чуть не погибла. На спортплощадке получила травму. Хирург сказал, что шансов спасти мало. Два с половиной часа операция продолжалась. Все это время я на коленях около операционной стояла: «Господи, оставь мне доченьку». Через трое суток хирург сказал: «Господь милостив. Ваша дочь будет жить». Я так плакала от радости.

Саша окончил высшее военное училище, служил на границе, хотя его оставляли в училище. Окончил военную академию. Уйдя в отставку, приехал сюда, в Кротовку. Через пять лет умер от инфаркта. Инфаркт отнял у меня и второго сына. Сорок лет назад схоронила мужа. Осталась у меня одна Лена – счастье мое и отрада. Она работает учителем математики в Георгиевской школе. Целыми днями на работе. Без соцработника нам никак не обойтись. Обслуживает меня Ира Абрамова. К работе она относится не просто добросовестно, а самоотверженно. Все продумывает, взвешивает, чтобы сделать как можно лучше, чтобы своей помощью доставить радость. А помощь ее ощутима и по дому, и в огороде. Дел всегда много, а сил уже мало. Она для нас – свет в окошке. Придет, и как-то радостней, спокойней делается».

Рассказав о своей долгой и трудной жизни, Валентина Алексеевна вздохнула: «И как я все это выдержала? Как же у меня сил-то хватило?» А я вспомнила те хрупкие росточки, что выращивала она когда-то в лесопитомнике. Как и этим маленьким деревцам, Валентине Алексеевне дана была такая огромная жизненная сила, которая помогла выстоять, не сломиться в самые жестокие бури.

Т.Пахомова.